Неточные совпадения
—
Катя, тебе
не хорошо стоять, — сказал ей муж, подвигая ей стул и значительно глядя на нее.
— Чувствую, что отправляюсь, — с трудом, но с чрезвычайною определенностью, медленно выжимая из себя слова, проговорил Николай. Он
не поднимал головы, но только направлял глаза вверх,
не достигая ими лица брата. —
Катя, уйди! — проговорил он еще.
Катя выпила стакан разом, как пьют вино женщины, то есть
не отрываясь, в двадцать глотков, взяла билетик, поцеловала у Свидригайлова руку, которую тот весьма серьезно допустил поцеловать, и вышла из комнаты, а за нею потащился и мальчишка с органом.
Катя, ты на меня
не сердишься?
Борис. Нельзя мне,
Катя.
Не по своей я воле еду: дядя посылает, уж и лошади готовы; я только отпросился у дяди на минуточку, хотел хоть с местом-то тем проститься, где мы с тобой виделись.
Кабанов (шутя).
Катя, кайся, брат, лучше, коли в чем грешна. Ведь от меня
не скроешься: нет, шалишь! Все знаю!
Борис (отходит несколько шагов и останавливается).
Катя, нехорошо что-то!
Не задумала ли ты чего? Измучусь я дорогой-то, думавши о тебе.
Варвара. А ведь ты,
Катя, Тихона
не любишь.
Кабанов. Нельзя,
Катя. Коли маменька посылает, как же я
не поеду!
Кабанов.
Не разберу я тебя,
Катя! То от тебя слова
не добьешься,
не то что ласки, а то так сама лезешь.
Оглянуться
не успела,
Как зима
катит в глаза.
Еще
не гласно бы, с ним говорить опасно,
Давно бы запереть пора,
Послушать, так его мизинец
Умнее всех, и даже князь-Петра!
Я думаю, он просто якобинец,
Ваш Чацкий!!!.. Едемте. Князь, ты везти бы мог
Катишь или Зизи, мы сядем в шестиместной.
Княжна молча встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна;
Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе меду в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама
не тратила копейки ни на что) и вдруг спросила хриплым голосом...
Аркадий ничего
не ответил и отвернулся, а
Катя отыскала в корзинке еще несколько крошек и начала бросать их воробьям; но взмах ее руки был слишком силен, и они улетали прочь,
не успевши клюнуть.
— Да. Но над ней никто долго взять верх
не может, — прибавила
Катя вполголоса.
Три дня спустя оба приятеля
катили по дороге в Никольское. День стоял светлый и
не слишком жаркий, и ямские сытые лошадки дружно бежали, слегка помахивая своими закрученными и заплетенными хвостами. Аркадий глядел на дорогу и улыбался, сам
не зная чему.
Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся и принужден был немного помолчать;
Катя все
не поднимала глаз. Казалось, она и
не понимала, к чему он это все ведет, и ждала чего-то.
Катя всегда сжималась под зорким взглядом сестры, а Аркадий, как оно и следует влюбленному человеку, вблизи своего предмета уже
не мог обращать внимание ни на что другое; но хорошо ему было с одной Катей.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее,
не имел права садиться.
Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха
не поблагодарила ее, даже
не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Кроме того, уже накануне вечером Анна Сергеевна была
не в духе; да и сама
Катя чувствовала смущение, точно сознавала вину за собою.
— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня… вопрос, до которого я еще
не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор
Кати. — Действительно, я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
Анна Сергеевна отправилась дальше по дорожке, слегка шумя своим красивым платьем;
Катя поднялась со скамейки и, взяв с собою Гейне, ушла тоже — только
не примерять ботинки.
Катя смутно понимала, что он искал какого-то утешения в ее обществе, и
не отказывала ни ему, ни себе в невинном удовольствии полустыдливой, полудоверчивой дружбы.
Анна Сергеевна
не любила посещать это место с тех пор, как увидала там ужа; но
Катя часто приходила садиться на большую каменную скамью, устроенную под одною из ниш.
Кончив сонату,
Катя,
не принимая рук с клавишей, спросила: «Довольно?» Аркадии объявил, что
не смеет утруждать ее более, и заговорил с ней о Моцарте; спросил ее — сама ли она выбрала эту сонату или кто ей ее отрекомендовал?
Но ни
Катя, ни Аркадий ее даже
не поняли. Они ее дичились; невольно подслушанный разговор
не выходил у них из головы. Впрочем, Анна Сергеевна скоро успокоила их; и это было ей нетрудно: она успокоилась сама.
— Да, — повторила
Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «
Катя,
Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто
не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще
не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.
Катя ничего
не отвечала, но перестала глядеть на Аркадия.
Катя молча и серьезно посмотрела на него, княжна даже перекрестилась под своею шалью, так что он
не мог этого
не заметить; зато Ситников совершенно переполошился.
Катя обожала природу, и Аркадий ее любил, хоть и
не смел признаться в этом...
Он уже начинал подчиняться ей, и
Катя это чувствовала и
не удивлялась.
Катя подняла глаза кверху и промолвила: «Да», а Аркадий подумал: «Вот эта
не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь».
Катя неохотно приблизилась к фортепьяно; и Аркадий, хотя точно любил музыку, неохотно пошел за ней: ему казалось, что Одинцова его отсылает, а у него на сердце, как у всякого молодого человека в его годы, уже накипало какое-то смутное и томительное ощущение, похожее на предчувствие любви.
Катя подняла крышку фортепьяно и,
не глядя на Аркадия, промолвила вполголоса...
Катя достала це-мольную сонату-фантазию Моцарта. Она играла очень хорошо, хотя немного строго и сухо.
Не отводя глаз от нот и крепко стиснув губы, сидела она неподвижно и прямо, и только к концу сонаты лицо ее разгорелось и маленькая прядь развившихся волос упала на темную бровь.
Катя с Аркадием
не могли их видеть, но слышали каждое слово, шелест платья, самое дыхание. Они сделали несколько шагов и, как нарочно, остановились прямо перед портиком.
—
Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, — поспешно перебила
Катя, — это для меня слишком невыгодно. Вы как будто забыли, что сестра и красавица, и умница, и… вам в особенности, Аркадий Николаич,
не следовало бы говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.
С своей стороны,
Катя не мешала ему грустить.
— Я
не люблю Гейне, — заговорила
Катя, указывая глазами на книгу, которую Аркадий держал в руках, — ни когда он смеется, ни когда он плачет: я его люблю, когда он задумчив и грустит.
— В память Базарова, — шепнула
Катя на ухо своему мужу и чокнулась с ним. Аркадий в ответ пожал ей крепко руку, но
не решился громко предложить этот тост.
— Вы какую музыку больше любите? — повторила
Катя,
не переменяя положения.
Катя, которая
не спеша подбирала цветок к цветку, с недоумением подняла глаза на Базарова — и, встретив его быстрый и небрежный взгляд, вспыхнула вся до ушей. Анна Сергеевна покачала головой.
Катя не спеша перевела свои глаза на сестру (изящно, даже изысканно одетая, она стояла на дорожке и кончиком раскрытого зонтика шевелила уши Фифи) и
не спеша промолвила...
— Кто же ею
не дорожит? — спросил Аркадий, а у самого в уме мелькнуло: «На что она?» — «На что она?» — мелькнуло и у
Кати. Молодым людям, которые часто и дружелюбно сходятся, беспрестанно приходят одни и те же мысли.
(«Да помоги же мне, помоги!» — с отчаянием думал Аркадий, но
Катя по-прежнему
не поворачивала головы.)
А
Катя уронила обе руки вместе с корзинкой на колени и, наклонив голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая краска чуть-чуть выступила на ее щеки; но губы
не улыбались, и темные глаза выражали недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
Вечером того же дня Одинцова сидела у себя в комнате с Базаровым, а Аркадий расхаживал по зале и слушал игру
Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще терпеть
не могла гостей, и в особенности этих «новых оголтелых», как она их называла. В парадных комнатах она только дулась; зато у себя, перед своею горничной, она разражалась иногда такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе с накладкой. Одинцова все это знала.
Улицу перегораживала черная куча людей; за углом в переулке тоже работали,
катили по мостовой что-то тяжелое. Окна всех домов закрыты ставнями и окна дома Варвары — тоже, но оба полотнища ворот — настежь. Всхрапывала пила, мягкие тяжести шлепались на землю. Голоса людей звучали
не очень громко, но весело, — веселость эта казалась неуместной и фальшивой. Неугомонно и самодовольно звенел тенористый голосок...
Но осенние вечера в городе
не походили на длинные, светлые дни и вечера в парке и роще. Здесь он уж
не мог видеть ее по три раза в день; здесь уж
не прибежит к нему
Катя и
не пошлет он Захара с запиской за пять верст. И вся эта летняя, цветущая поэма любви как будто остановилась, пошла ленивее, как будто
не хватило в ней содержания.
—
Не бойся за меня, — успокоивала она, — ma tante уехала на целый день; дома только няня знает, что меня нет, да
Катя. Проводи меня.
Она
не окончила мысли, а раскрасневшаяся
Катя влетела в комнату.